На курсе было несколько таких, как я. Но мы не общались друг с другом. Нет, конечно, мы разговаривали, вместе курили и смеялись, но горы были для нас запретной темой. Мы знали правду, и нам не было нужды вешать лапшу на уши друг другу, хвастаясь фальшивыми подвигами и собственной крутизной, сквозившей через обветренную, опаленную кожу мужественных лиц. Мы не говорили об этом. Но мы об этом молчали. И это было так же тяжело и невыносимо, как если бы мы решили рассказать своим друзьям и подругам всю правду — как некрасиво умирают люди, совсем не так, как в кино, как выглядит попавший под напалм и чудом выживший человек, чья кожа спеклась в нечто черное, бугристое, трескающееся и лопающееся при малейшем движении, каким фонтаном бьет из порванной артерии кровь, и ее ничем при этом нельзя остановить — как воду из выбитого в ванной крана не удержать никакими затычками и тряпками — только поворотом вентиля, перекрывающего ее подачу.

На одной студенческой общажной вечеринке это и случилось. Это не была крутая мужская пьянка, разбавленная девушками определенного поведения и свободных нравов. Это было только милое застолье группы — чистое, опрятное, с нашими прекрасными и любимыми девочками, со скатертью на столе, обилием салатов и картошки, и редкими бутылками вина и портвейна. Сессия была позади, экзамены и зачеты у подавляющего большинства рухнули с плеч, а у кого не рухнули — были перенесены на такую далекую, нереальную осень, о которой в теплый июньский вечер и думать-то не хотелось.

Впереди нам предстояла практика — лучший отдых для студента. Даже месяц законного ничегонеделанья — скука и бездарно прожитое время по сравнению с ней, и когда хочется чтобы лето все-таки кончилось, вернулись из дальних краев друзья, и снова бы помчала, поехала, полетела разудалая студенческая жизнь.

Было весело и немного грустно. Весело от того, что мы были вместе, и грустно от того, что счастье столь скоротечно, что мы не столько проживаем его, сколько потом вспоминаем о нем. Мы пили, ели, произносили приличные и не очень (насколько позволяла терпимость наших девочек) тосты и спичи. Танцевали в полутьме под музыку в обнимку и целуясь. Вино не водка — опьянение от него не столь жесткое и агрессивное, от него не тянет спать, и оно заставляет быть энергичным и предприимчивым.

За стол мы сели днем, решив посидеть теплой компанией до вечера и затем разойтись по своим «нумерам», чтобы там уже вкусить все прелести простой, незамысловатой, грубоватой мужской компании пополам с дьявольской нокаутирующей смесью пива и водки. Но постепенно наше настроение изменилось. Наши девочки были столь прекрасны, порозовев от вина, комплементов и поцелуев, друзья столь умны и всепонимающи, стол замечателен, и к тому же без всякой блевотины, что мы сидели и сидели, запершись и отгородившись от всяких стуков, просьб, требований, от всей остальной «общаги».

Я решительно взял шефство над сидящей по соседству Прекрасной Дамой, обнимая ее за хрупкие плечи, подливая в кружку красного вина и приглашая танцевать, при этом превращая даже самый энергичный танец в интимное объятие, когда ваши тела прижаты друг к другу, глаза смотрят в глаза, а губы как бы невзначай соприкасаются. Во многом это была чистая случайность, что она села со мной. Конечно, она была вовсе не моя Прекрасная Дама, для этого она была слишком Прекрасна, и к тому же имела Храброго Рыцаря, которого я пару раз мельком видел. Дама мне нравилась. Она притягивала меня, завораживала, мне было приятно с ней разговаривать, шутить, выполнять мелкие поручения и танцевать.

Тогда я целовался с ней в первый раз, и это мне тоже было приятно. Но я не собирался ни у кого ее отбивать — ни у Храброго Рыцаря, ни у Кощея Бессмертного. Я был не против даже переспать с ней, но это обычное состояние здорового молодого мужчины, a переводить или пытаться перевести наши отношения на более высокий уровень — к любви, например, я не хотел. Мне она для этого казалась слегка глуповатой или слишком простой. Скорее всего, это было больше братское отношение к Прекрасной Даме, чем любовное.

Запасов мы слегка не рассчитали. Последняя бутылка вина была распита под соответствующие гитарные аккорды, какой-то предусмотрительный счастливчик намазал себе последний кусок хлеба последним куском масла и шпротового паштета, и мы погрустнели. Начались обсуждения возможных планов на дальнейший вечер, пока наконец-то не прозвучала чья-то здравая идея о том, что неплохо было бы сбегать в соседний магазин и купить еще пару батонов… Мысль не была закончена, дабы не произносить при дамах сакраментальных слов, тем более что, все прекрасно поняв, они не высказали никакого протеста и, несмотря на наше активное противодействие, внесли свой посильный вклад в общую копилку.

Командировочные и стипендия за предстоящие два месяца были уже получены, поэтому у меня в руках оказались не жалкие мятые бумажки, медяки и редкое серебро, а новенькие хрустящие купюры. Если бы мы, действительно, собирались покупать только хлеб, то мы могли прокормить на них всю голодающую Африку. Мне на подмогу вызвались еще трое — Витек, Борис и Андрюха, мы «затарились» сумками, сетками, чемоданами, остающаяся мужская часть компании скупо, по-мужски похлопала нас по плечам, пожелав удачи, а девочки горячо обняли и расцеловали в губы. Мы прошли по опустевшим коридорам с закрытыми комнатами, из которых доносились тосты, песни, гром посуды, любовные стоны и вздохи, строем прошествовали мимо бдительно дремлющей дежурной и вышли в тепло девятичасового сумрака.

Великая битва народов с зеленым змием, за трезвость жизни окончилась полным провалом, на наше теперешнее счастье, — в магазинах теперь разливали от рассвета до рассвета и не требовали предъявления паспортов. Закончились наши мучения с дурацкими талонами, которые чуть не вытеснили в «общаге» законную валюту и по курсовой стоимости приравнивались к фунту стерлингов, со стоянием в злых и пьяных очередях рука об руку с профессорами с братской кафедры и пропахшими мочой бомжами, с унизительными поисками предприимчивых старушек, торгующими жутким пойлом из козьих экскрементов и с не менее жутким и страшным похмельем даже от одного стакана этой жидкости.

Хотя, надо отметить, было в этом стоянии, ругани, драках и поисках нечто, сравнимое по массовости, единению и усилиям с Великой Французской революцией. После долгих лет народ единым фронтом выступил против чести, ума и совести нашей эпохи. Правда, это были не активные действия с агитацией, захватом банков, телеграфов и почт. Это были акции массового неповиновения, совсем в духе Махатмы Ганди. Народу запрещали пить — потребление водки взлетело до уровня, после которого начинается пандемия «делириум тременс», сократили выпуск алкоголя — ушлый и дошлый народ призвал своих умельцев и в ударные сроки создал параллельную спиртовую промышленность. И режим, в конце концов, сдался.

Студенчество, особенно у нас отличающееся богатыми революционными традициями, было активно включено в ряды Сопротивления, и порой кое-где переходило грань непротивления злу насилием. Традиционное студенческое времяпрепровождение за разгрузкой вагонов с капустой и картошкой превращалось еще и в очень популярный бизнес, когда на станции прибывали вагоны с левой водкой и спиртом с засекреченных подземных заводов по производству этого стратегического сырья.

Вагоны было необходимо разгрузить аккуратно, быстро, без лишних вопросов, и не за деньги, а исключительно за натуру (впрочем, посмотрел бы я на нашего человека с которым после разгрузки вагона с водкой стали бы расплачиваться деньгами). Желающих было много. Каждую ночь на путях дежурили конкурирующие группировки бомжей, гопников и младших научных сотрудников, стерегущих прибытие таинственного состава. Часто такое сидение на рельсах заканчивалось банальной поножовщиной, из-за чего «горящие» вагоны не разгружались часами, несмотря на все усилия «водочных визирей».

Студенчество, как народ интеллигентный, сплоченный, внесло в это дело рациональность и разумный монополизм. Конкурирующие группы были объединены в мощный картель водочных грузчиков, установлен скользящий график дежурств, а стоимость разгрузки, сильно до этого сбитая конкуренцией, взвинчена до самых небес. Услышав местные цены на услуги грузчиков, первые составы проехали мимо, в другие более гостеприимные города. Гопота начала шуметь в смысле, ты че, мужик? да я тебя, сандаль губастая, как сушку переломлю! нам такая групповуха не нужна… К счастью, до крови дело не дошло, так как следующие визири оказались более сговорчивыми, к тому же, как потом рассказывали, цены на разгрузку в одночасье взлетели везде — от восхода до заката. Наша идея просто витала в воздухе.