Усевшиеся напротив нас Лидочка Сергеева и её подружка заявили, что «чур» они лягут на нижних полках. Мы с Волковой лишь пожали плечами в ответ. Мимо нас прошла Снежка — указала на наши лица пальцем: пересчитала. Я пробежался взглядом по надписям на столешнице, оставленным ехавшими здесь до нас пассажирами. Отметил, что все они относительно «свежие». Да и сам вагон не выглядел старым: советские граждане в нашем купе ещё ничего не сломали и не отодрали от стен на память. Я раздвинул на окне относительно чистые шторы, посмотрел на заснеженные деревья. Повернул голову — взглянул на Васю Громова, который вместе с приятелем застолбил боковые места. Громов ещё на вокзале объявил: ляжет на «боковушке», чтобы его «не били» ночью по ногам. Я пока с трудом представлял, как почти двухметровый парень поместится в боковой нише. Решил: скоро это увижу.
В соседнем купе ожила гитара. Голос Лёни Свечина пропел: «Понимаешь, это странно, очень странно…» Сидевшие напротив меня девчонки издали тихое «ооо», закатили глаза. Я заметил улыбку на лице Волковой. Услышал, как Громов и его сосед отпустили в адрес Свечина колкие фразы. «…Люди едут за деньгами…» — пел Лёня. Я подумал: «Кто-то за деньгами, а кто-то в Мавзолей». Сергеева смотрела на меня в упор, улыбалась. Будто ожидала, когда я начну разговор. Я рассматривал её лицо, шею. Ещё в автобусе, по пути на вокзал я вспомнил вопрос Волковой о том, поженятся ли главные герои моей книги. И вдруг задумался: оставлю в романе изначально задуманный и привычный по моим прошлым работам «хэппи-энд» или погонюсь за «серьёзностью» произведения, добавлю в сюжет, в отношения персонажей и в финал дополнительную трагедию. Лидочка усмехнулась.
— Скажи уже что-нибудь, Котёнок, не молчи, — произнесла она.
Толкнула локтем хихикнувшую подружку.
— Слава КПСС! — заявил я.
— Что? — переспросила Лидочка.
Она изогнула брови домиком.
Вагон вздрогнул — деревья за окном будто поплыли по течению.
— Поехали, — сказал я. — Скоро будем в Мавзолее.
Куртку я снял примерно через полчаса с начала поездки, когда вагон уже пропитался запашком гари. Жарко не стало, но уши и нос согрелись. Наблюдал за тем, как девчонки разворачивали на столе газетные свёртки с продуктами. Шуршание газет на время влилось в какофонию звуков, состоявшую из человеческих голосов, дребезжания и скрипа деталей вагона, перестука колёс. К аромату гари добавились благоухания жареной курицы, варёных яиц, чеснока и грязных носков. А со стороны тамбура повеяло пока ещё едва уловимым запахом табачного дыма. Я наблюдал, как мои одноклассники задорно и с аппетитом набросились на еду, словно меньше чем за час поездки проголодались. Услышал, как проводница громогласно объявила, что «открыла туалет».
— Котёнок, а ты почему не ешь? — спросила Лидочка.
— До первой звезды нельзя, — ответил я цитатой из телевизионной рекламы, пока ещё никому не известной.
— Почему это? — удивилась Сергеева.
— Потому что не проголодался пока.
Лидочка завершила очистку куриного яйца от скорлупы, отломила кусок хлеба.
— Может ты не взял с собой ничего? — спросила она.
— Я два часа назад дома позавтракал. Много не ем: слежу за фигурой.
— Так может… споёшь нам что-нибудь? — сказала Лидочка.
Её подруга перестала жевать, замерла. Повернули лица в мою сторону Вася Громов с приятелем. Посмотрела на меня Волкова — я заглянул в её бирюзовые глаза, вздохнул. Пожал плечами. Заявил, что без аккомпанемента не пою. Вагон подпрыгнул — мои соседи по купе синхронно кивнули. Алина опёрлась о моё плечо. Сергеева удержала равновесие, взглянула на продукты в своих руках — словно прикидывала: положит их на газету или затолкает в рот. Громов вытер о газету пальцы, сорвался с места. За стенкой у меня за спиной тоскливо взвыли струны. Я услышал, как Вася и Свечин на повышенных тонах обменялись фразами. Хор женских голосов поддержал Громова — Лёня обиженно произнёс: «Ну и забирай!» Василий вернулся в наше купе, протянул мне гитару с картинкой олимпийского мишки: старую знакомую.
— Играй, — обронил он.
Вернулся к столу, где лежала недоеденная котлета.
Я погладил струны, сыграл короткое вступление.
— Понимаешь, это странно, очень странно… — пропел я.
Воздух в вагоне наполнился гулом возмущённых голосов.
Сергеева замахнулась на меня куриной голенью.
— С ума сошёл?! — сказала она.
Я улыбнулся, прикрыл ладонью струны. Взглянул на раскрасневшиеся щёки Лидочки, на улыбку Волковой. Слушал, как кашлял подавившийся котлетой Громов.
«Трясясь в прокуренном вагоне…» — всплыли у меня в мозгу строки из стихотворения Александра Кочеткова.
Я тут же снова оживил гитару, посмотрел Сергеевой в глаза и заговорил:
— Как больно, милая, как странно…
Культурная жизнь вагона временно сосредоточилась около нашего предпоследнего купе. Потому что я устроил тут концерт в стиле ретро. Школьники заполнили в моём купе всё посадочное пространство (даже «вторые» полки). Некоторые девицы держали на коленях маленьких детей (те тоже пришли «послушать дядю»). Я без устали дребезжал струнами. Исполнял в этот раз только уже существовавшие песни. Хотя даже они для многих казались новинками — как композиции из фильма «Берегите женщин» или саундтреки из показанной летом в кинотеатрах кинокартины «Не бойся, я с тобой». Волкова в ответ на моё предложение взять гитару покачала головой и отодвинулась от меня к окну — я не настаивал и тут же извлёк из воспоминаний очередной советский хит.
Особое внимание я уделил композициям из кинофильмов (на них слушатели реагировали особенно активно). Пел и песни из репертуара ансамбля Рокотова (когда отказывала фантазия). Дважды исполнил «Котёнка» (второй раз — по требованию публики). Не обошёл я стороной и Алинин «Гимн ПТУшника» (Лидочка Сергеева громче других подпевала «…я люблю тебя, детка!») Почувствовал, что у меня осип голос, взглянул на наручные часы. И обнаружил, что мой концерт по длительности уже на четверть часа переплюнул стандартное время «детских танцев». Тогда я передал гитару Свечину; объявил, что устал и проголодался. Слушатели разочаровано замычали, но разошлись по своим местам. Дребезжание гитарных струн сменились на шуршание газетных свёртков.
Ещё дома я выудил из памяти информацию о том, что поезд из Рудогорска ехал до Москвы без малого двадцать восемь часов. Он останавливался, как выразился сегодня Вася Громов, «почти у каждой сосны». Уже в начале поездки я вспомнил, что такое «санитарная зона», полюбовался через дыру в металлическом унитазе на мелькавшие внизу шпалы, пару раз наткнулся на запертую дверь туалета во время стоянок. Заметил, что Алина всё больше нервничала — прогулялся вместе с ней в тамбур, изобразил курильщика: держал в руках Алинину сигарету (на случай, если вдруг явится классная руководительница). Снежка будто почувствовала безобразие, примчалась в наше купе, принюхалась. Я вынул и кармана мятую пачку «Родопи», показал её классухе.
Снежная удивлённо вскинула брови.
— Я считала, что ты умнее, Крылов, — сказала она.
Я поправил очки.
Ответил:
— Слишком умные мальчики не нравятся девочкам, Галина Николаевна.
Вздохнул.
— Девочки таких парней избегают, — добавил я. — К тому же, у любого человека должны быть недостатки. Иначе он будет скучным. А других недостатков, кроме этого, у меня нет.
Лидочка Сергеева захихикала.
Вторую часть концерта я отыграл, когда за окнами вагона уже стемнело. В этот раз ограничился десятком музыкальных композиций: объяснил столь короткую концертную программу тем, что «устали голосовые связки». Прогулялся в компании Волковой в тамбур, полюбовался в туалете на мелькание шпал. Забрался на верхнюю полку (Алина улеглась напротив). Внизу Сергеева листала журнал «Работница», её подруга читала книгу, Громов с приятелем играли в магнитные шахматы. Я подмигнул Волковой (она лежала на животе, смотрела в окно), улыбнулся. Со вздохом растянулся на полке и прикрыл глаза. В голове по-прежнему одна за другой звучали музыкальные композиции. Я прослушивал их и изредка вздрагивал, когда проходившие по вагону пассажиры задевали мои ноги.